Продолжение:

Миссия Байтурсынова

Пока казахи-большевики безуспешно пытались организовать проведение учредительного съезда, Ахмет Байтурсынов продолжал вести переговоры с башкирами. 19-20 февраля 1919 г. он даже открыто посетил Оренбург, находившийся уже под контролем "красных", где провёл встречу с руководством башкирского национального движения.

"Командарм Первой армии Гай устроил нам с Ильясом Алкиным встречу с посланцами Казахстана… Руководителями состоящей из нескольких человек казахской делегации были известный писатель Ахмед Байтурсун и Каралды (Каралдин)… И красный командарм, и его офицеры не проявили к нам враждебности. Они уже получили указание из Москвы. В ту пору полиция большевиков (ГПУ) и система слежки ещё не расцвели пышным цветом. Так что в Оренбурге никто не чинил препятствия, подслушиваний наших разговоров между собой или с казахскими представителями не было"[37], – вспоминал об этом эпизоде Валиди.

26 февраля 1919 г. в телефонном разговоре со Сталиным Валиди информировал собеседника: "Киргизы тоже имеют свои полки, я говорю отчасти от их имени, они, в случае удовлетворения национальных нужд, готовы последовать за нами"[38].

Джангильдин, вероятно, не был в курсе этих переговоров. В телеграмме от 7 марта 1919 г. он просил экстренной помощи руководства Туркестанской АССР, поскольку алашский военный отряд, по его мнению, готовился к захвату Тургая и Иргиза[39].

Находясь в Ташкенте на съезде Советов, 17 марта 1919 г. Джангильдин получил телеграмму от Иманова с уведомлением о прибытии в Тургай нескольких десятков деятелей "Алаша" для переговоров. "Националы" заявили о своей готовности признать Советскую власть. Два дня между Джангильдиным с одной стороны и Байтурсыновым и Дулатовым с другой шли переговоры "по прямому проводу".

Точное содержание переговоров осталось неизвестным, но вначале Джангильдин был явно доволен. 21 марта в письме одному из представителей руководства он сообщал: "Только что говорил по прямому проводу с представителями шайки бывших контрреволюционеров. Они собрались в Тургае в количестве пятидесяти человек киргизской интеллигенции из разных областей принести повинную, признали Советскую власть и сдают оружие… Имеются представители из Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской и Уральской областей. Теперь можно сказать, что весь Киргизский край объединился под красным знаменем рабочего и крестьянского правительства"[40].

В этом же письме Джангильдин информировал адресата, что решил сам выехать в Челкар для встречи и дальнейших переговоров с алашевцами. Однако в последующие дни произошло нечто, вынудившее комиссара изменить свои планы.

25 марта 1919 г. Джангильдин направил радиограмму Ленину, сообщив о собрании казахской интеллигенции в Тургае как о результате эффективной деятельности специально делегированных им агитаторов в Акмолинской, Семипалатинской и Семиреченской областях и запросил дальнейших указаний.

По всей видимости, алашевцы со своей стороны чётко дали понять, что дальнейшие конкретные переговоры они намерены вести только с Москвой. Ответ был получен незамедлительно. Джангильдин получил указание немедленно прибыть в Москву, захватив по дороге Байтурсынова. Прилива энтузиазма у комиссара Степного края это определённо не вызвало. Он просто не понимал, зачем вдруг Ленину понадобился один из самых ярых "контрреволюционеров".

Джангильдин не знал, что в это же самое время в Москве среди большевистского руководства произошла новая серьёзная полемика по национальному вопросу. В течение 1918 г. в национальной политике большевиков утвердилась сталинская формула о возможности создания национальной государственности в форме "самоопределения трудящихся масс данной нации". То есть "буржуазия" не должна была быть допущена к этому процессу ни под каким предлогом. Данную позицию на VIII съезде партии большевиков поддержал и член Центрального комитета партии Бухарин.

Взяв слово, Ленин неожиданно устроил отповедь Бухарину, а заодно фактически и Сталину: "Наша программа не должна говорить о самоопределении трудящихся, потому что это неверно. Она должна говорить то, что есть. Раз нации стоят на разных ступенях пути от средневековья к буржуазной демократии и от буржуазной демократии к пролетарской, то это положение нашей программы абсолютно верно. На этом пути у нас было весьма много зигзагов. Каждая нация должна получить право на самоопределение, и это способствует самоопределению трудящихся"[41].

В.И. Ленин среди делегатов VIII Всероссийского съезда РКП(б) в Кремле (в центре Калинин, Сталин, Ленин)

В.И. Ленин среди делегатов VIII Всероссийского съезда РКП(б) в Кремле (в центре Калинин, Сталин, Ленин) / Автор фото: Виктор Булла, https://commons.wikimedia.org/w/index.p … d=14513595
Сталин, будучи ранее верным последователем Ленина, послушно меняя свою позицию каждый раз, когда разворачивался вождь большевиков, в этот раз промолчал, но, по всей видимости, был не согласен с вождём. В дальнейшем эти противоречия только усиливались, пока не проявились открыто при образовании СССР.

"Ленин, почти никем не поддерживаемый, отстаивал прежнюю позицию партии. Лозунг "Право трудящихся на самоопределение" был ошибочен, поскольку он годился только там, где уже произошло расслоение на пролетариат и буржуазию. Право на самоопределение должно быть дано народам, у которых расслоение ещё не произошло – например, башкирам и другим отсталым народам бывшей царской империи, – и оно помогло бы ускорить расслоение… Лишь в этом случае русский пролетариат мог бы избежать обвинения в том, что он проявляет "великорусский шовинизм, прикрытый названием коммунизма… Ленин своего добился, и статьи по национальному вопросу в партийной Программе 1919 г. представляли собой наиболее убедительное и законченное краткое изложение позиции партии по этому вопросу"[42], – комментирует позицию Ленина в данной дискуссии Э. Карр.

Данная дискуссия имела крайне важное значение для алашевцев, дав им шанс возобновить переговоры с большевиками и принять участие в строительстве национальной автономии.

Кратковременный взлёт Тунганчина
Путь в Москву Джангильдина и Байтурсынова растянулся на целый месяц. Выехав из Челкара в начале апреля, в столицу Советской России они прибыли только в первых числах мая. Судя по всему, комиссар не слишком торопился в Кремль. По пути он делал длительные остановки в Актюбинске, Оренбурге и Самаре, принимал участие в совещаниях, решал различные вопросы по работе, сумел заручиться поддержкой Фрунзе.

Джангильдин явно пытался оттянуть встречу Байтурсынова с Лениным. 9 апреля 1918 г. он отправил открытое письмо на имя Ленина, Сталина, Калинина, Троцкого и других руководителей большевиков, в котором указывал, что казахская автономия должна быть образована исключительно на "советской платформе", говорил о темноте населения, опасности, которую продолжают представлять националисты. Только ещё раз получив телеграмму из Москвы с требованием немедленного прибытия, находившийся в Самаре Джангильдин решил не испытывать дальше терпение начальства и отправился в столицу.

Решив потянуть время, Джангильдин едва не совершил роковую для себя ошибку. Пользуясь отсутствием основного конкурента, Тунганчин развернул весьма энергичную деятельность. 3 апреля 1919 г. он был назначен казахским военным комиссаром, приравненным к командующему армией, и получил в своё подчинение все казахские военные части. Реальных национальных военных формирований, конечно, было ещё мало, но в ближайшем времени их число предполагалось увеличить. 5 апреля Тунганчин возглавил специальную группу по созыву Всеказахского учредительного съезда, проведение которого сначала намечалось в Ханской ставке, а затем было перенесено в Оренбург.

Кроме того Тунганчин, почувствовав перемены по отношению к "буржуазным националистам" в Москве, сумел быстро подстроиться под эти изменения. Сначала от своего имени он обратился к руководству с ходатайством разрешить принять участие в готовящемся Всеказахском съезде членам "Алаша". Сталин дал добро и поручил обеспечить личную неприкосновенность все киргизам, не исключая группы Букейханова, боровшейся с оружием в руках против Советской власти[43]. Помимо этого, Тунганчин включил алашевцев в состав комиссии по проведению Учредительного съезда.

Узнав эти новости по приезде в Москву, Джангильдин впал в отчаяние. В послании руководству, написанном в эти дни, он с горечью отмечал: "Я с такими огромными полномочиями, оказывается, работал для бывшего сотрудника, к которому попал в управление только потому, что не остался в Центре на виду у всех заниматься канцелярщиной, а пробился в свою область, где и удерживаю население на платформе Советской власти". Кроме того, Джангильдин предупреждал, что в случае передачи всех казахских военных отрядов под власть Тунганчина он уже не сможет работать в Казахстане, поскольку престиж будет окончательно потерян.

Ещё одним ударом по самолюбию комиссара Степного края стало повышенное внимание Сталина и Ленина, проявленное к Байтурсынову. Вот каким образом это описывал сам Джангильдин:

"По приезде я прежде всего направился к товарищу И.В. Сталину. Они принял меня в своём кабинете, где состоялась беседа. Он знал уже о сдаче алаш-ордынцев.

– Вы привезли Байтурсунова? – спросил Сталин.

На мой утвердительный ответ товарищ Сталин велел привести его к нему...

Владимир Ильич встретил меня очень приветливо. Он тоже спросил меня о работе. Я его информировал об алаш-ордынцах. Он пожелал увидеть Байтурсунова... Коснувшись вопроса о дальнейшей судьбе Казахстана, В.И. Ленин говорил о том, что Казахстану должна быть предоставлена полная самостоятельность, вплоть до самоопределения"[44].

Следует заметить, что черепаший темп поездки Джангильдина и Байтурсынова в Москву отразился также и на событиях в Казахстане. В ожидании вестей находившиеся в Тургае большевики и алашевцы рассорились между собой. Ход событий довольно сложно реконструировать, показания свидетелей существенно разнятся. Но сам по себе подобный исход был вполне ожидаемым в условиях, когда целый месяц в маленьком населённом пункте сосуществовали две группы, сражавшиеся между собой последние месяцы, имевшие давние, в том числе кровные счёты.

20 апреля 1919 г. алашевцы, полагая, что Иманов собирается их арестовать, решили сыграть на опережение и заточили в тюрьму самого уездного комиссара. Ещё почти через месяц Иманов был расстрелян. Джангильдин узнал о потере своего верного соратника позже, только летом, но впоследствии это был очень серьёзный козырь против алашевцев.

Нейтрализовать Тунганчина Джангильдину помогло чрезвычайно выгодное стечение обстоятельств. В мае 1919 г. вспыхнул мятеж в сформированном Тунганчиным в Ханской ставке Первом советском образцовом казахском конном полку. Это был серьёзный удар по репутации военного комиссара, чем, естественно, не преминул воспользоваться Джангильдин. "До меня дошли сведения о том, что в Центре циркулируют слухи об измене всего полка и о переходе его на сторону казаков. Самым энергичным образом протестую против этой гнусной лжи, и все лица, распускающие подобные слухи, будут привлекаться мною за клевету к суду военно-революционного трибунала. За измену нескольких негодяев, перешедших на сторону казаков, нельзя клеймить целый полк и целый народ"[45], – с негодованием писал Тунганчин в своём донесении Главному штабу.

Но всё было тщетно. Отмыться Тунганчин уже не мог. По всей видимости, сыграл свою роль и Сталин, продолжавший симпатизировать Джангильдину. Центр решил упразднить Казахский отдел Наркомнаца и Комиссию по Учредительному собранию. Все их функции были переданы созданному 10 июля 1919 г новому органу – Революционному комитету по управлению Киргизским (Казахским) краем, сокращённо именуемому Кирревкомом. Казахский военкомат становился отделом Кирревкома.

Состав Кирревкома
Ставшие членами Кирревкома Джангильдин и Тунганчин сделали все, чтобы помешать друг другу возглавить новый орган. В результате председателем Ревкома стал заместитель Сталина в Наркомнаце, его "правая рука" – Станислав Пестковский.

"Председателем Киргизского военно-революционного комитета было предложено выбрать меня. Ввиду разногласия среди делегатов-казахов, которые заявляли, что правильно дать нейтрального человека, товарищ Сталин согласился на избрание председателем товарища Пестковского"[46], – вспоминал об этом моменте Джангильдин.

Также в состав Ревкома вошёл Ахмет Байтурсынов, через некоторое время избранный заместителем председателя. То есть второй (после Алихана Букейханова) по значению и авторитету человек в национальном движении, теперь стал вторым человеком в казахском правительстве, созданном большевиками.

Советские историки не слишком любили вспоминать об этом факте, в большей части трудов по истории при освещении деятельности Кирревкома фамилия Байтурсынова вообще не упоминалась, "компромиссная фигура" казалась проявлением слабости большевиков. На самом же деле, исходя из интересов политической борьбы, это был блестящий ход Ленина. Вся национальная интеллигенция теперь наглядно могла убедиться, чем отличаются "белые" и "красные", стало понятно, что с большевиками всё-таки можно иметь дело. В результате Алихан Букейханов примкнул к антиколчаковскому заговору эсеров в Семипалатинске[47]. Это было именно то, чего добивалось большевистское руководство. "Я его не считал и не считаю революционером-коммунистом или сочувствующим, тем не менее, его присутствие в ревкоме необходимо"[48], – так объяснял Сталин решение включить Байтурсынова в Кирревком.

Членом Ревкома также стал чингизид и бывший кадет Бахытжан Каратаев. В 1917 г. он остался за бортом сформировавшегося национального движения вследствие кардинальных противоречий во взглядах с Алиханом Букейхановым и другими лидерами "Алаша". В результате весной 1918 г. он примкнул к Уральскому Совету, был избран областным комиссаром юстиции, за что был арестован местными казаками и провёл в заключении несколько месяцев. В 1919 г. он вступил в партию. Таким образом, для большевиков Каратаев был таким же временным "попутчиком", как и Тунганчин.

Пожалуй, самым безупречным национальным членом Кирревкома с точки зрения большевиков являлся Сейткали Мендешев, простой сельский учитель, происходивший из непрестижного и, соответственно, "угнетённого" рода туленгут (потомки военнопленных, преимущественно калмыцкого происхождения). "…Мендешев – человек лично честный, но мало интеллигентный и слабо разбирающийся в этой сложной обстановке… В будущем может выйти из него хороший работник, если среда не засосёт его. Искренний сторонник Советской власти"[49], – так охарактеризовал его Ленину Пестковский.

Оказывать поддержку Пестковскому и отстаивать интересы большевиков должен был Вадим Лукашев, классический представитель "боевого крыла" партии, чей образ прочно связан с кожаной тужуркой и наганом. В дореволюционный период он годами скитался по тюрьмам и каторгам и обладал тяжёлым, конфликтным характером. Будучи уроженцем Семиречья, он владел казахским языком, хотя и скрывал это от казахских членов Ревкома.

Весной 1919 г. Лукашев являлся представителем центрального руководства в Букеевской Орде, как раз в то время, когда произошёл резонансный мятеж в казахском полку. Тунганчин, отсутствовавший в это время в Ханской ставке, впоследствии пытался переложить ответственность на Лукашева, а тот, в свою очередь, в долгу не остался, в докладе на имя Калинина дав уничтожительную оценку всей деятельности заведующего казахским отделом Наркомнаца. В этом крайне эмоциональном докладе, направленном на дискредитацию соперника помимо прочего содержались факты, однозначно не соответствовавшие действительности, но тем не менее некоторые современные историки пересказывают их без какого-либо критического осмысления.

Лукашев, вероятно, с самого начала работы Кирревкома не особо понимал, для чего центральное руководство любезничает с казахскими "буржуями" и зачем нужна такая автономия, в которой будут заправлять "классово чуждые элементы". В упомянутом докладе он, в частности, писал: "И если сейчас киргизская масса кричит об автономии, абсолютно не зная, что такое автономия и не зная, что она с собою несёт, но ожидая чего-то лучшего, лучше того, что было и что есть сейчас, она всё же как один человек восклицает "автономия-автономия", то это ещё не значит, что эта масса нас поняла, что эта масса за советскую власть, а тем более за коммунизм… Пока эту "автономную" авантюру подсказала ей кучка ханских бандитов-богачей, которую мы "вынуждены" временно гладить по головке, всякими способами привлекая их к себе, на "помощь", как элемент, имеющий громадное влияние на тёмный народ, влияние, основанное на жалких остатках прежнего деспотического величия". К этому пассажу Лукашев сделал также примечания, что "кричат об "автономии только "Тунгачины", а не масса…" и что казахские члены Кирревкома на самом деле никаким влиянием среди казахского населения не обладают, а получают его, наоборот, посредством большевиков.

Таким образом, в первоначальном составе Ревкома были собраны личности совершенно различных политических убеждений, к тому же состоящие между собой в неприязненных отношениях. Ревкому также было предоставлено право кооптации, т.е. избрания новых членов.

Начало работы Кирревкома
3 августа 1919 г. члены Кирревкома прибыли в Оренбург и приступили к деятельности. На территории Казахстана ещё полным ходом шла Гражданская война, обе стороны, уже ожесточённые до предела, готовы были использовать в этой борьбе любые средства, имели место массовые расстрелы пленных, перед казнью людей подвергали страшнейшим пыткам. И "красные", и "белые" терроризировали гражданское население, особенно тяжело приходилось казахам, поскольку войскам постоянно требовались лошади.

Оренбург в начале XX века

Оренбург в начале XX века
Всюду также орудовали вооружённые преступные банды, промышлявшие разбоями и грабежами. Человеческая жизнь не представляла никакой ценности, людей убивали даже за булку хлеба. Большинство людей, обнищав, влачило в лучшем случае полуголодную жизнь. Вследствие голода и эпидемий резко возросла смертность.

Созданный в Москве Кирревком крайне негативно или в лучшем случае скептически воспринимался областными органами власти. Привыкшие к высокомерному отношению к "инородцам", местные большевистские начальники не принимали идею казахской национальной республики и всячески саботировали процесс её реализации.

"Со стороны местных работников усилия создать автономную Киргизскую республику встречали только ироничное отношение. Политика советской власти в вопросах национального самоопределения не была воспринята местными работниками, и с этим пришлось вести тяжёлую борьбу… Оренбург не шёл навстречу ни в чём, не давал даже помещений, вследствие чего пришлось ютиться в частных квартирах, ни людей для работы. Последних приходилось брать с улицы, и естественно, что с такими работниками строить большое дело не было возможности"[50], – отвечал критикам деятельности Кирревкома Алимхан Ермеков год спустя.

Помимо военного комиссариата, со временем были созданы различные отделы: внутренних дел, финансово-хозяйственный, народного просвещения, продовольствия и социального обеспечения, юстиции, земледелия и др. К концу 1919 г. в системе Кирревкома работали 138 человек.

Естественно, осложняли работу нового органа весьма неприязненные личные взаимоотношения его членов. Совместные заседания часто проходили чрезвычайно эмоционально, на повышенных тонах, с перепалками и прямыми оскорблениями.

Несмотря на прошлые трения, Байтурсынов и Тунганчин сумели найти общий язык и заключили между собой союз. Это позволило им с самого начала захватить лидерство в Кирревкоме. "Пользуясь тем, что утверждённый Совнаркомом устав разрешает ревкому кооптировать новых членов с правом решающего голоса, они (Байтурсынов и Тунганчин) пихают в ревком своих людей, которые при всяком голосовании решают вопрос по-ихнему. С большим трудом удаётся мне проводить иногда такие компромиссные решения, которые, по крайней мере, не вредны"[51], – признавался Ленину в своей беспомощности Пестковский.

Поскольку у Джангильдина союзников не было, в коллективном органе, где шла хитроумная политическая игра, он оказался совсем бессилен оказывать какое-либо влияние на принятие решений. Не в силах лицезреть успехи своих противников, он решил податься в зону военных действий, в привычную, ясную стихию, где винтовка рождала власть. "Джангильдин, человек амбиций, не чувствовал себя в силах бороться с ними здесь и уехал в Кустанайский уезд, чтобы огородить его от байтурсуновско-тунганчинского влияния"[52], – свидетельствовал Пестковский.

Каким образом Джангильдин решил оградить Кустанайский уезд от влияния своих противников в Кирревкоме, не совсем ясно. Согласно официальной биографии, Джангильдин осенью 1919 г. принял участие в освобождении Кустаная, затем приступил к формированию нового национального полка и провёл собрание местного казахского населения.

Кирревком не владел достоверной информацией о кустанайской эпопее своего члена, поскольку комиссар не отчитывался "правительству" о своей деятельности. По всей видимости, Джангильдин не собирался новую созданную им национальную военную часть подчинять кирвоенкомату и в целом вёл себя как глава Степного края. "Уехал Джангельдин из г. Оренбург и совершенно исчез с горизонта. А с мест поползли тёмные, зловещие слухи и отголоски. "Где-то кто-то стреляет". "Замечается скопление вооружённых банд". "В Кустанайском у. образовался другой Кирвоенком под главенством Джангильдина"[53], – сообщал Ленину Тимофей Седельников.

По стечению обстоятельств, бурная деятельность Джангильдина совпала по времени с попыткой передачи центральным руководством Кустанайского уезда из состава Степного края в Челябинскую губернию. Байтурсынову пришлось готовить обстоятельный доклад для Совнаркома РСФСР с разъяснением значения кустанайских степей для хозяйственной деятельности казахских скотоводов. В результате уезд удалось отстоять.

Следует заметить, что вряд ли Джангильдин был причастен к этой попытке отторжения Кустанайского уезда. Проведённый под его председательством съезд казахского населения в числе прочего постановил: "Просить Центр через управление Степного края об оставлении названного уезда в территории управления Степного края"[54]. Тем не менее наверняка недоброжелатели Джангильдина проводили связь между его самостийной деятельностью и едва предотвращённой потерей Кустаная. Но даже без учёта различных подозрений и слухов ясно, что члены Кирревкома, сотрудники формирующегося аппарата, вряд ли положительно оценивали продолжавшееся несколько месяцев отсутствие Джангильдина в самый тяжёлый период становления нового органа власти.

Амнистия для алашевцев
Одной из главных целей Байтурсынова стало спасение соратников по национальному движению. В течение 1919 г. большевики праздновали одну победу за другой, зона их контроля в Казахстане стремительно увеличивалась. Жизнь находившихся в "контрреволюционном" лагере алашевцев висела на тонком волоске. Самый мелкий "красный командир" мог, не утруждая себя лишними запросами к вышестоящему начальству, поставить их "к стенке".

В начале сентября 1919 г. Байтурсынов выступил с инициативой проведения переговоров с Западным отделением "Алаш-Орды" для склонения их на сторону советской власти и получил официальное полномочие вместе с Тунганчиным начать переговоры от своего имени.[55]

Не удовлетворяясь этим, 27 октября 1919 г. на совместном заседании Кирревкома и Турккомиссии Байтурсынов выдвинул предложение: "Объявить всем киргизам, в том числе тургайским и уральским группам алашордынцев, борющимся против советской власти на стороне белых, амнистию на случай перехода их на сторону советской власти"[56].

Это предложение переполнило чашу терпения Лукашева. Взяв слово, он стал приводить сведения о тесных связях руководства Западного отделения Алаш-Орды с уральским атаманом Толстовым. Не остановившись на этом, Лукашев также высказал определённые подозрения в отношении самого Байтурсынова. Зампред Кирревкома в ответ назвал оппонента лжецом. По окончании заседания Лукашев извлёк из кобуры револьвер и приставил его к голове Байтурсынова, потребовав извинений.

Вся эта безобразная сцена происходила на глазах представительной делегации из Центра в лице Элиавы, Куйбышева, Фрунзе, Рудзутака и Голощёкина. Время, конечно, было военное, но одно дело было трясти револьверами на фронте, а другое, когда, такие выходки позволяли себе члены, по сути, национального правительства. В итоге члены Туркомиссии убедительно рекомендовали Лукашеву немедленно выехать в Москву и поставили вопрос перед руководством о выведении его из состава Кирревкома с возможным преданием суду.

Естественно, что работу Кирревкома члены комиссии оценили крайне негативно. В телеграмме, направленной 30 октября 1919 г. Ленину, сообщалось: "Полная бездеятельность ревкома объясняется создавшимся внутри него положением. Единого ревкома не существует, есть русская и киргизская части ревкома, между собой враждующие и действующие в особицу"[57].

"Когда в 1919 г. после очищения киргизских областей от казаков и белогвардейцев, от Колчака был организован Военно-Революционный комитет по управлению Киргизским краем, то туда были посланы лица, которые совершенно не знакомы с условиями жизни киргизского народа, которые совершенно не имели никакого приспособления для правильного подхода к работе среди киргизского народа, и благодаря деятельности главным образом этих руководителей из центра постановка работы задержалась, можно сказать, на целый год"[58], – некоторое время спустя говорил Сейткали Мендешев.

После устранения Лукашева Байтурсынов сумел добиться своей цели. 31 октября 1919 г. Кирревком обратился к руководству Туркестанского фронта с просьбой объявить амнистию всем казахам, в том числе уральской и тургайской группам алашордынцев, борющимся против советской власти на стороне белых на случай перехода их на сторону советской власти[59]. 4 ноября 1919 г. РВС Туркестанского фронта объявил амнистию всему киргизскому населению, прямо или косвенно принимающему участие в борьбе против советской власти[60].

Ахмет Байтурсынов выслал копию данного постановления в "шифрованном виде", вероятно, вместе со своими доводами руководителям Западного отделения Алаш-Орды[61]. Получив данное послание, а также официальное письмо от командования Туркестанского фронта, в котором также гарантировалось применение амнистии ко всем участникам алашского движения, Западное отделение Алаш-Орды провело 10 декабря 1919 г. совещание для обсуждения данного предложения.

На этом совещании было утверждено официальное постановление о переходе на сторону советской власти и начале военных действий против казачества. Несмотря на то что Фрунзе требовал от Западного отделения Алаш-Орды немедленной и безусловной капитуляции со сдачей оружия и не собирался вести с ними никаких совместных военных действий, алашевцы решили напоследок "хлопнуть дверью".

27 декабря 1919 г. алашские отряды атаковали своих недавних союзников из Уральского казачьего войска в Кызыл-куге, взяв в плен штаб Илекского корпуса и свыше 800 казаков и офицеров. С одной стороны, это была возможность поквитаться за открытый грабёж казахского населения, происходивший в последние месяцы, когда казаки, теснимые большевиками, лишились всех иных источников пополнения провизии. С другой стороны, это, безусловно, была демонстрация своей силы для большевиков. Проигнорировав чёткие и неоднократные указания Фрунзе, порывистые представители Западного Казахстана, первыми приступившие к реальному строительству автономии, не спасовавшие в своё время перед Колчаком, вновь показали свой характер, что, впрочем, сыграло им дурную службу.

Если на стадии переговоров вполне допустимым рассматривалось последующее привлечение руководителей Западного отделения Алаш-Орды на службу в Кирревком и другие советские организации, то после нападения на казаков мнение резко изменилось. Люди, организовавшие подобную операцию, могли впоследствии преподнести крайне неприятный сюрприз и советской власти. 5 марта 1920 г. Кирревком постановил: "Ответственных лиц Западного отдела национального правительства Алаш-Орды впредь до более прочного устройства советской власти в Киркрае изолировать от киргизских трудовых масс"[62]. Жаханша Досмухамедов, Халел Досмухамедов и другие лидеры Западного отделения Алаш-Орды были высланы за пределы Казахстана.

Больше всего, конечно, Байтурсынова беспокоила участь его самых близких друзей и соратников – Алихана Букейханова и Миржакыпа Дулатова, скрывавшихся вместе с другими участниками движения в Семипалатинском уезде. Байтурсынов неоднократно направлял обращения в Сибревком и Ревком Семипалатинска, информируя об объявленной амнистии бывшим лидерам Алаш-Орды.

Необходимо также отметить, что защитой бывших участников алашского движения занимался не только Байтурсынов. По крайней мере, когда в начале февраля 1920 г. в Семипалатинске были арестованы несколько участников алашского движения, в числе которых, вероятно, был и Алихан Букейханов, Кирревком отреагировал специальной телеграммой за подписями Пестковского, Джангильдина и Айтиева, в которой, помимо прочего говорилось: "Предлагаем проводить линию, чтобы репрессии по отношению к отдельным личностям не могли толковаться как репрессии против киргизского народа, пресекать насилия и бесчинства, допускаемые казаками и местной властью по отношению к киргизским массам, так как привыкли смотреть на киргиз, как рабов, отдельные агенты власти склонны прижимать киргизское население"[63].

Благодаря этому арестованные члены алашского движения вышли на свободу и те, кто скрывался, также смогли вернуться к обычной жизни. Понемногу они стали трудоустраиваться в советских учреждениях.

Падение Тунганчина
К концу 1919 г. Пестковский сумел нейтрализовать неформальный дуумвират Байтурсынова и Тунганчина. Здесь существенную роль сыграл авторитет Михаила Фрунзе, который подготовил специальный доклад о деятельности Кирревкома для руководства партии от 9 декабря 1919 г. В этом документе была дана крайне негативная оценка Кирревкому как организации, где "руководящая роль остаётся за теми же верхушками киргизского народа, которые правили им и при царском режиме". "Совершенно необходимо немедленно выработать определённую стройную экономическую программу деятельности Кирревкома, не ограничиваться при этом политической платформой "Киргизской автономии", объединяющей воедино под главенством богачей весь народ. Существующий состав Кирревкома на это не годится"[64], – отмечал также Фрунзе.

Поддержка Фрунзе позволила Пестковскому избавиться хотя бы от Тунганчина. Человек, весной 1919 г. являвшийся военным комиссаром Киргизского края, руководителем казахского отдела Наркомнаца и председателем важнейшей комиссии по проведению Учредительного собрания, в конце этого же года был обвинён в контрреволюционной деятельности, исключён из партии, выведен из состава Кирревкома и арестован. Потерявший Лукашева Пестковский был вполне удовлетворён состоявшимся разменом "фигур". "Один Байтурсунов без Тунганчина гораздо менее опасен"[65], – писал он Ленину.

Седельников
Байтурсынов, потеряв союзника, даже не думал сдаваться. В ноябре-декабре 1919 г. он вместе с Пестковским побывал в Москве, принял участие во Всероссийском съезде Советов. Он также вновь был принят Лениным. Любопытно, что если официальные биографические хроники деятельности "вождя мирового пролетариата", издаваемые в Москве, содержали информацию о данной встрече, то на страницах трудов, издаваемых в Казахской ССР, об этом предпочитали не упоминать. Согласно официальной советской версии, Ленин порекомендовал представителям Казахстана использовать для агитации среди широких народных масс граммофоны и записи докладов на казахском языке, а также посоветовал Кирревкому не торопиться с перераспределением скота в пользу бедняков.

Естественно, что самые существенные вопросы в таких встречах всегда остаются за рамками протоколов. Возможно, что именно в ходе состоявшейся беседы с Лениным Байтурсынов сумел добиться включения в состав Кирревкома нового члена в лице Тимофея Седельникова.

По крайней мере, Бахытжан Каратаев не сомневался, что Байтурсынов сыграл ключевую роль в этом назначении. "Этот Седельников во второй половине 1919 года по протекции алашординца Ахмета Байтурсунова попал в члены 1-го состава Киргизского краевого военно-революционного комитета и каким-то образом в качестве члена Коммунистической партии!?"[66], – писал он в своей работе, посвящённой истории "Алаша".

Впрочем, Седельникова рекомендовал включить в состав Кирревкома и Фрунзе[67]. По всей видимости, Пестковский тоже ничего не имел против этой кандидатуры. В тот момент он ещё не представлял, что его ожидает. Иначе он бы явно предпочёл дальше работать с Тунганчиным.

Будучи оренбургским казаком по происхождению, вступившим в большевистскую партию лишь в декабре 1918 г., Тимофей Седельников слабо разбирался в теоретических вопросах строительства коммунизма. Он был просто неисправимым идеалистом, бескорыстным и убеждённым борцом за справедливость. Ленин называл его "человеком абсолютно добросовестным".

Собственная семья Седельникова жила впроголодь, но ему даже не приходило в голову воспользоваться своим положением, чтобы как-то улучшить свой быт. Более того, его страшно возмущало поведение новой советской элиты. "Живут хорошо", лучше старых буржуев и новых спекулянтов, только верхушки провинциальной советской бюрократии. "Нетрудовой" характер "благополучия" последней не подлежит сомнению… "От трудов праведных", на обычное советское жалованье, семейному абсолютно немыслимо скопить 60 000 руб., чтобы "порадовать душку-жену новеньким костюмом". А уже про лучшие квартиры, лучшую обстановку и шикарные выезды говорить не приходится. И всё это делается грубо, цинично, откровенно на глазах номинально "диктаторствующих" рабочих, которые хиреют и озлобляются от недоедания, губят ребят в холодных и старых квартирах и сами гибнут от эпидемий"[68], – с возмущением писал он Ленину.

Ещё в 1907 г. возмущённый масштабным изъятием земель у казахского населения Седельников издал публичный доклад "Борьба за землю в киргизской степи". В нём, несмотря на собственное казачье происхождение, он отмечал, что "казачья колонизация "степи" была начата в средине XVIII века и, непрерывно продолжаясь до последней четверти XIX ст., постепенно отняла у киргизов более 10 миллионов десятин лучших земель"[69]. Помимо этого, Седельников открыто заявил, что "в настоящее время, когда ещё совсем даже и не начато ни межевание степи, ни поземельное устройство киргизов, всякие работы по использованию якобы "излишних киргизских земель" лишены совершенно какого бы то ни было юридического основания и потому являются сплошным беззаконием"[70].

Седельников давно и хорошо знал всех лидеров "Алаша" и принимал участие в заседаниях Второго Всеказахского съезда, провозгласившего Алашскую автономию. Короче говоря, он полностью разделял и поддерживал идеи национального движения. Войдя в состав Кирревкома, он в какой-то мере сумел затмить самого Байтурсынова, действовавшего всё-таки достаточно осмотрительно. Седельников же начал открытую борьбу, даже в ходе публичных мероприятий он убеждал всех казахских членов Кирревкома и сотрудников аппарата, что нужно забыть обо всех прежних раздорах и, объединившись, активно отстаивать интересы казахского народа.

Прибывший в апреле в Оренбург новый член Кирревкома старый большевик Авдеев, ознакомившись с ситуацией, пришёл в ужас. "Корень наших разногласий заключается в том, что Седельников стал официальным вождём киргизских националистов и ведёт открытую шовинистическую борьбу против коммунистов, прибегая в этой борьбе к самым нечестным мерам. Отчаянная демагогия, натравливание киргизов на коммунистов стали обычным явлением… В лице Седельникова они нашли вождя, которого у них до сих пор не было. Он основал киргизскую националистическую идеологию, и все это преподносится под высокой маркой марксизма и коммунизма: мало этого, Седельников каждый раз пространно объясняет, что всё это он делает по поручению Ленина, Сталина, ЦК, что он специально послан защищать киргизов от засилья великороссов-коммунистов и т.д."[71], – писал он Пестковскому.

Седельников, пытаясь защищаться, написал письмо Ленину, в котором излагал свою позицию: "…Действительным и заядлым контрреволюционером является тот, кто сейчас подозревает или обвиняет киргизов в контрреволюции. А именно как раз в этом грехе повинны наши местные "бонопартисты" из среды казаков, переселенцев и самих киргизов, а также те более крупные работники, которые подлинной жизни киргизского народа не знают и не понимают, а судят о ней по московским трафаретам или с голоса местных "суфлёров"[72]. Заканчивалось это письмо тем, что Седельников просил принести его в жертву, но не давать больше в обиду казахов и башкир.

В результате на заседании РКП(б) Киркрая, состоявшемся 27 апреля 1920 г., Тимофея Седельникова обвинили в казахской националистической агитации, а также признали в качестве "главаря националистическо-киргизской группы Алаш-Орды". После этого его вывели из состава Кирревкома и отозвали в Центр. Байтурсынова на том же заседании "призвали к порядку".

Вступление в партию
Байтурсынов понимал, что, несмотря на отдельные успехи и поддержку Ленина, пространства для дальнейших манёвров у него остаётся все меньше. Той же весной 1920 г. он решил вступить в партию большевиков. "Программа РКП в области национальных отношений, а равно взгляд т. Ленина на самоопределение наций… при правильном применении и проведении в жизнь может вполне обеспечить интересы киргизского народа как нации угнетённой"[73], – отмечал он в своём заявлении.

Естественно, это был вынужденный шаг. Большевики уже давно требовали от него этого. "Надо дать ход киргизской неграбительской интеллигенции. Надо перестать приставать к ним с ножом к горлу: "Крестись в коммунисты!" Они сами потихоньку это сделают, но умно, осторожно и целесообразно", – писал Седельников, имея в виду в первую очередь Байтурсынова.

Но для большевиков это уже было делом принципа. Вступление в партию одновременно становилось публичным отречением от прежних убеждений. Опубликовав заявление Байтурсынова, газета "Известия Киргизского края" сопроводила его ликующей публикацией, где прямо говорилось: "Тов. Ахмета Байтурсынова знает вся степь. Каждый киргиз слышал имя этого вождя своего народа, крупного киргизского общественного деятеля и литератора… Это крупная победа нашей партии и лучший пример нашего влияния среди киргизов"[74].

Впрочем, Байтурсынов и сам понимал, что вступление в партию для него будет хотя бы каким-то щитом от нападок в сложнейший период, когда процесс образования казахской автономной советской социалистической республики вышел на финишную прямую. В преддверии этого оставалось добиться решения двух задач: добиться включения в состав новой республики всей этнической территории казахского народа и добиться для алашской интеллигенции права принять активное участие в строительстве новой республики.

Значение Кирревкома
В целом, подводя итог деятельности Кирревкома, следует отметить, что данный орган, начав на "пустом месте", действительно провёл важную предварительную работу для последующего создания казахской автономной республики. Был сформирован аппарат, привлечены кадры, начата работа по всем основным направлениям деятельности. Можно сказать, был заложен фундамент казахской автономной республики.

В течение всего одного года работы, несмотря на колоссальные, объективные сложности, связанные с Гражданской войной, и острые трения между членами комитета, Кирревком сумел добиться взаимодействия с местными администрациями на территории Казахстана, вначале демонстративно игнорировавших новый центр власти. Этим была подготовлена почва для последующего "признания" на местах Казахской АССР.

Важной решённой задачей, исходя из интересов большевиков, стало завоевание доверия казахского населения и национальной интеллигенции. Кирревком довольно быстро стал восприниматься как своё "национальное правительство". В этом, безусловно, главную роль сыграла политика Ленина, несмотря на серьёзное сопротивление в Центре и на местах, последовательно настаивавшего на привлечении к работе в Кирревкоме участников алашского движения. Известные и авторитетные среди казахского населения личности одним только присутствием в новом органе власти работали на авторитет новой власти, тем самым способствуя её укреплению.

В свою очередь, национальная интеллигенция, пойдя на компромисс с большевиками, получила возможность защищать своих соратников по национальному движению от репрессий и предлагать своё видение в важнейших вопросах строительства автономной национальной республики.

https://informburo.kz/stati/obrazovanie … evkom.html