Речь не об ошибке, а о modus operandi, который делает такие ошибки возможными
Продукт правосудия, судебный акт, может, даже должен быть только таким, ведь не бывает одинаковых дел. Но есть же компьютер и интернет. И простота обработки готового текста в ворде с учетом безумной нагрузки и критической нехватки времени – это соблазн легкого пути.
Однако судье, если он на самом деле солдат правосудия, не пристало искать легких путей.
Я вовсе не призываю писать приговор от руки гусиным пером при свече, но когда в судебном акте видишь целые абзацы, оставшиеся от другого акта, с другими фигурантами и обстоятельствами, – как к этому отнестись? Это ли продукт правосудия? Хотя это еще и не норма, но уже и не скандал, даже не всегда такие акты отменяются при обжаловании. Вышестоящая инстанция напишет, что эти лишние фрагменты следует рассматривать как техническую ошибку, которая не повлияла на справедливость и обоснованность судебного акта. Но речь не об ошибке, а о ставшем стандартным modus operandi, который делает такие ошибки возможными.
Другой пример. Насколько я знаю, пока лишь несколько десятков приговоров было отменено потому, что их содержание дословно, с дублированием орфографических ошибок, повторяло обвинительное заключение (скопированное, очевидно, судьей в приговор с помощью известного каждому школьнику сочетания пары клавиш). Не отменено, думается, на порядок больше, потому что не все доходят с жалобами на такие приговоры до Верховного суда, а кроме него никто такие приговоры пока не отменял.
А еще есть эксперты. Перед судьей лежат десятки томов экономического уголовного дела, и для его самостоятельного рассмотрения судье понадобились бы месяцы напряженного труда, и не исключено, что во многом пришлось бы разбираться впервые. Специализация судей в первой инстанции, хотя и существующая формально, по факту не работает. Один и тот же судья может рассматривать и дела о кражах автомобилей, где много схожего, и сложнейшее уникальное дело о злоупотреблениях главы крупного банка, которое предполагает детальное знание многочисленных инструкций ЦБ.
Тут на помощь судье и приходит эксперт – еще один фактор, повышающий уровень комфорта правосудия.
Давно бродила шутка, что перед экспертами сразу надо ставить вопрос так: «Виновен ли Н. в совершении преступления?» Сейчас это не шутка. Почти любой вывод следствия сопровождается экспертизой, и эксперты готовы давать заключения по любым вопросам, в том числе и тем, которые относятся к компетенции суда. Выводы эксперта принимаются судом обычно без какой-либо критики. В некоторых составах преступления (например, по так называемым экстремистским статьям) мнение эксперта почти всегда предопределяет для суда вопрос виновности, хотя судья мог бы и сам разобраться – поди с высшим образованием.
Однажды мне попался текст, который я с некоторыми купюрами хочу процитировать. «Профанация экспертных специальностей особенно гнусна в сочетании с пресловутой экспертократией. Эксперты, которым (вопреки закону!) постоянно приходится фактически решать дело за судью, не несут за это никакой реальной ответственности: доказать, что заключение ложно заведомо, а не по дурости, почти невозможно.
При этом из юридического обихода напрочь исчезло понятие «общее знание», отраженное (тем не менее) во всех процессуальных кодексах. И незаметно выходит, что стороны процесса больше не владеют общей научной методологией и родным языком, не знают, что обычно рисуют дети, не смотрят кино, не читают книг и (что из перечисленного резонно вытекает) не обладают здравым смыслом, щедро заменяя его бесконечным доверием к эксперту. Так исподволь суд оказывается в дурацком положении: и хотелось бы оправдать, а никак нельзя. Потому что эксперты – сила, а судья великим тайным знанием эксперта не обладает».
Это написал судебный эксперт, кстати.